… Довелосьтаки встретиться с потомком тех лялинских старожилов, которых имя уже само звучит ясным восхитительным звуком русских исторических хроник. Что Бабиновы, что Злыгостевы, что Бессоновы дали этим местам свои имена: угорам и ложкам, островам и бродам, заставам, постам, деревням и дорогам, по которым катились телеги да возки с государевым добром и щедрой добычей, взятой натурой у местных вогулов, когда взамен, а когда и силой. Дали эти Бессоновы, Таскины, Удинцевы и богатое многолюдье поколений, заселившее процветавшие некогда деревни и сёла — Нижнюю Бессонову, Злыгостево, Караул и другие.
        Теперь многих из этих селений и след простыл — одни полусгнившие срубы, остатки дворов, когдато деятельношумных, ныне — почти заросших. Но память каким-то веселым, озорным способом сохранила байки прошлых лет: о житьебытье тех старых еще крестьянских семей: их будни и праздники, чудачества и грехи. Послушать да и записать эти байки-бухтины¹ — с их замечательным языком, от которого порою «уши заворачиваются» (да ведь лучше-то и не скажешь!), с ароматом тех дней, той «правдой присутствия», которую нынче никто не упомнит — просто подарок судьбы! Грех не воспользоваться.
        Он, мой рассказчик — спокоен, как казак Бабинов² в Верхотурском музее: легкий слог, обаятельный ум; цепкий глаз из под русой брови… Та же неторопливость, достоинство.
        То, о чем говорит, вполне могло происходить (а может, того и не было — всё, как в классической байке), но все эти устные сказы, переданные ему отцом и бабкой от дедов и прадедов, в его исполнении живут уже, кажется, своей жизнью, и потому они и есть — правда³ .

* * *

        … Прадед-то мой прожил девяносто девять лет и семь месяцев. Он родился в 1842-м, а умер в 1941-м. А когда мой отец родился, ему тогда в аккурат восемьдесят пять лет было. Этот прапрадедушка к восьмидесяти четырем годам полностью ослеп. Ну, у него глаукома была и всё такое добро, и последние пятнадцать лет он так и жил незрячим. Отец гдето с пяти лет уж помнил, как они вместе вот с этим столетним-то сидели на печке. Курил он, паразит⁴ , до самой смерти. И отец должен был чтото там ему подать, принести. Но самой основной обязанностью было следить за его трубкой, чтоб он нигде никакого огня не заронил. Искать эту трубку, набивать и раскуривать ее. Вот на этой печке он все эти истории отцу и рассказывал, начиная ну, скажем так, с 1860 года. Ему в то время тоже ведь могли рассказывать о событиях ещё большей давности. Чтото я помню из этих рассказов, а многое и вообще пролетало.